260
Менее изученными оставались до последнего времени взаимоотношения половецкого эпоса и половецких ист. преданий, с одной стороны, и рус. эпоса и древнерус. лит-ры — с другой, в частности — отражение в летописях и С. сюжетов, худ. образов, мифол. представлений и восходящих к ним символов, почерпнутых из половецких эпич. преданий. Вероятность такого рода связей предполагалась уже самим характером русско-половецких отношений, знавших не только воен. стычки или, напротив, совместные воен. операции, но и самые тесные семейные и родовые связи: браки рус. князей и дочерей половецких ханов обычное явление для XI—XII вв.
Проблема влияния или, точнее говоря, отражения половецкого эпоса в памятниках древнерус. лит-ры была поставлена В. А. Пархоменко, предположившим, что в ПВЛ в статье 1097, рассказывающей о победе рус. полков совм. с половецкими отрядами, возглавлявшимися Боняком и Алтунопою, отразилась половецкая песнь о подвигах своих героев. Пархоменко ставит вопрос и о возможном влиянии тюрк. эпоса на С.
О влиянии половецкого эпоса, половецких преданий и мифологии на рус. былины, летописи и С. писал В. А. Гордлевский. Отталкиваясь от объяснения загадочного эпитета «босый» («босымъ влъкомъ» в С.) и находя источник этого образа в половецких поверьях, Гордлевский ставит вопрос шире. Он напоминает о включении в летопись несомненно половецкого предания о певце Оре (см.) и отмечает, что в С. не только содержатся ориентализмы, но присутствует и «отражение степного быта» (обнаруживаемое исследователем в словах «вежи ся половецкіи подвизашася» и «крычатъ тѣлѣгы полунощы», а также в описании, как половецкими коврами победители устилают «грязивые места»). Гордлевский утверждает, что С. «насыщено живыми элементами, словесными и поэтическими, заимствованными у соседей половцев» (Что такое «босый волк»? С. 327). Таким несомненным отражением половецких тотемистич. верований ученый считает в С. «образ волка-оборотня» и прямо утверждает, что «элементы волка-тотема собраны в полоцком князе Всеславе» (С. 332), он уверенно — вопреки Вс. Миллеру и А. Н. Веселовскому — видит в словах «великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше» не поэтич. сравнение, а «указание на оборотничество, которое совершается в условиях ночи, под эгидой темных сил» (Там же).
О. О. Сулейменов подошел к той же проблеме с др. стороны: он пытается обнаружить в С. «невидимые тюркизмы», т. е. тюрк. речения, не понятые и искаженные рус. переписчиками С.
Наиболее фундаментально рассмотрел отражение Э. Т. в С. А. Н. Робинсон. Свой важный тезис, согласно которому «исторические (военные) эпосы русских и половцев характеризовались вниманием к перекрещивающимся в самой действительности „родовым“ судьбам своих героев (в зависимости от национальной позиции автора — положительных или отрицательных), для воспевания которых применялись как однотипные принципы героической гиперболизации, так и однотипная стилистическая символика» (О закономерностях развития... С. 208), Робинсон подтверждает анализом многочисл. примеров. Так, если в летописном рассказе (см. ПВЛ под 1097), основанном, как предположил еще Пархоменко, на половецкой песне, говорится, что Боняк и Алтунопа, окружив венгров, избивали их, как сокол избивает галок, то в С. «эта символическая пара («соколы» — «галки») получает обратное приурочивание и
261
относится автором к наследию Бояна... то есть к тому „старому времени“, когда действовал Боняк: „Не буря соколы занесе чрезъ поля широкая, галици стады бѣжать къ Дону великому“» (С. 211). Робинсон отмечает, что древнетюрк. тотем волка-родоначальника (как и в летописи — предупреждающего своих «потомков» о военном успехе или неуспехе) спустя столетие нашел отражение и в С.: «влъци грозу въсрожатъ». При этом, отмечает Робинсон, волк «оказался в равной мере уместным для образной оценки враждующих героев» — с волком сопоставляется и Боян, и Овлур, и Гзак, и даже Игорь в момент побега из половецкого плена (С. 212—213). Робинсон отмечает, что в С. «архаичная славянская языческая символика... сближалась с еще более архаичной половецкой языческой символикой», отражением которой, по мнению исследователя, в С. выступает «тюркский Див» (С. 215). Рассмотрев употребленный в С. символ лебедя, прозвище князя Всеволода Святославича «буй-тур», совпадающее по значению с половецким именем Телебуга (С. 214), и др. примеры, образы, Робинсон делает вывод, что «чередование русских и половецких традиционных поэтических образов («соколы», «галки», «птицы») опиралось на идейно более существенное и более архаичное по своей природе взаимодействие языческих символов... с древнерусской стороны и на тотемы волка, быка, лебедя — с древнетюркской стороны. Символика этого типа сыграла, в частности, важную роль в формировании метафорического стиля „Слова о полку Игореве“» (С. 218).
Докл. Робинсона, переработанный и существенно дополненный новыми примерами, вошел также в его книгу 1980.
Лит.: Пархоменко В. А. Следы половецкого эпоса в летописях // Проблема источниковедения. М.; Л., 1940. Сб. 3. С. 391—393; Гордлевский В. А. Что такое «босый волк»?: (К толкованию «Слова о полку Игореве») // ИОЛЯ. 1947. Т. 6, вып. 4. С. 317—337; Ржига В. Ф. Восток в «Слове о полку Игореве» // Слово. Сб. — 1947. С. 183—184; Робинсон А. Н. 1) О закономерностях развития восточнославянского и европейского эпоса в раннефеодальный период // Слав. лит-ры. VII Междунар. съезд славистов. Варшава, август 1973 г. Докл. сов. делегации. М., 1973. С. 178—224; 2) О задачах сближения славистической и тюркологической традиций в изучении «Слова о полку Игореве» // Слово. Сб. — 1978. С. 191—206; 3) Литература Древней Руси в литературном процессе Средневековья XI—XIII вв. М., 1980. С. 245—309; Сулейменов О. Аз и Я: Книга благонамеренного читателя. Алма-Ата, 1975. С. 51—83; Баскаков. Тюркская лексика. С. 92—107.
О. В. Творогов
Смотреть больше слов в «Энциклопедии "Слова о полку Игореве"»